К ИСТОКУ

Путь «хризантемы»





«...цель разных искусств одна — очищение духа и воспитание чувств»
( Т. П. Григорьева )


«Всякое изящное искусство подчиняется естеству и дружит с четырьмя временами года. Коль скоро ты видишь, то не можешь не видеть цветы, коль скоро ты думаешь, — не можешь не думать о луне. Когда то, что ты видишь, не является цветами, ты все равно что грубый варвар. Когда нет цветов в твоих мыслях, ты подобен дикому зверю» — такую запись оставил однажды в своих путевых дневниках поэт Басё.

Если вспомнить, что в японской культуре цветок почти всегда олицетворял душу, живое сердце природы, а луна всегда привлекала взоры японцев своим чистым светом, то эти поэтические строки приоткроют и свою философскую глубину, — Человек начинался тогда, когда он стремился увидеть во всех вещах и явлениях их сокровенную суть и когда в мыслях его поселялся ровный и спокойный свет, подобный свету луны осенью, в самое красивое из ее полнолуний.

Япония. Искусство видеть

Дмитрий Петров

Почти сто лет назад индийский мудрец Рабиндранат Тагор побывал в Японии и был очарован ею. Свои впечатления он высказал предельно точно и кратко: «Япония дала жизнь совершенной по форме культуре и развила в людях такое свойство зрения, когда правду видят в красоте, а красоту в правде». Страна значительно изменилась с тех пор, как ее посетил Рабиндранат Тагор. Но и в стремительном образе жизни современных японцев нетрудно разглядеть все тот же многовековой опыт традиционной культуры.

Что же это за особое свойство зрения? Дано ли оно японцам самой природой? Врожденное ли это качество — видеть и ценить красоту?

Тагор, по-видимому, тоже задавал себе эти вопросы и в своих дневниках отмечал, что японцам удалось постичь многие тайны природы. «Знание вещей может быть приобретено в короткое время, — писал он, — но их дух может быть постигнут лишь в многовековом воспитании и самообладании».

И действительно, на протяжении всей своей истории культура Японии упорно вырабатывала систему специальных «упражнений», которые бы воспитывали и поддерживали в людях это особое видение вещей.



Каллиграфия

В школе на уроках письма японские дети постигают азы каллиграфии и одновременно приобщаются к искусству, ведь иероглифическое письмо, которое японцы когда-то привезли из Китая, — один из видов изобразительного искусства. Вместе с этим за каждым знаком они учатся видеть суть многих вещей и явлений окружающего мира. Например, такое короткое в русском языке слово «мир» в японском варианте («сякай») записывается двумя иероглифами, первый означает «синтоистская святыня, священная земля», а второй — «встреча». Мир или мировое сообщество видится как место встречи человека и священного. И такое сочетание неслучайно. Оно отражает исконное для японцев мировоззрение. По синтоистским представлениям, весь мир, окружающий человека, — живой, он наполнен присутствием божественных духов — ками. Ками обитают во всем: в камнях, деревьях, цветах, природных явлениях, в словах, в самом человеке и его творениях. Все имеет свою душу, или сердце, считают японцы. Задача человека — почитать ками, служить им и быть готовым ко встрече. Как же узнать ками? Согласно синто, ками — это все то, что вызывает в человеке удивление и душевный трепет. Потому и красота открывается японцу скорее не в том, что радует глаз, а в том, что трогает сердце, заставляет его печалиться, радоваться, удивляться и сострадать, то есть жить полной жизнью.

Так, постепенно овладевая навыками письма, японцы открывают для себя всю глубину и многогранность мира. Освоив навыки каллиграфии, можно пойти дальше и учиться выражать в знаках свое внутреннее состояние, приводя в движение кисть не только рукой, но всем телом и духом. Благодаря бесчисленным упражнениям можно научиться внутренним чутьем находить правильное место и соотношение знаков на пустом пространстве бумажного листа. «Зачерпни воду — и луна останется в твоих ладонях. Поиграй с цветами — и их аромат останется на твоей одежде» — это дзэнское изречение можно часто встретить на каллиграфических свитках. В такой изысканно-поэтической форме японцы утверждают, что проникнуть в сердце каждой вещи, увидеть ее истинную красоту можно только через взаимодействие и постоянную практику.

В бесконечно подвижном мире японцев простое письмо становится искусством, искусство философией, а философия поэзией.

Поэзия

С давних времен в Японии считалось, что каждый образованный человек должен владеть мастерством стихосложения. Это занятие почитаемо и любимо в народе и до сих пор. Но особой любовью и популярностью в Стране восходящего солнца и уже за ее пределами пользуется трехстишие хайку — «крайняя форма сжатости» в японской поэзии, сформировавшаяся в XVII столетии. Будто бы на протяжении веков японцы только тренировались и вот нашли такую форму, которая словно выстреливает в самую суть. Европейцам, стремящимся к предельной ясности высказывания, не всегда понятно значение этих стихов. Но загадка хайку в том, что это поэзия, которую мало только слышать. Хайку — это стихи-картинки, образы, запечатленные в словах, передающие событие, но не рассказывая о нем, а показывая его. Очень часто это — неожиданное открытие автором каких-то уже привычных вещей. И это всегда диалог. Поэт передает свои чувства, переживания, родившиеся в определенное мгновение жизни. Для читателя же это всегда путь к собственному творчеству. Он сам должен стать немного поэтом, воссоздать то самое мгновение в своем воображении и пережить всю связанную с ним гамму чувств. Если такой диалог происходит, то возникает «великий резонанс», или, как говорят японцы, разговор от сердца к сердцу.

Внимательно вглядись!
Цветы пастушьей сумки
Увидишь под плетнем.
(Басё)

Так писал знаменитый поэт Японии. Прочитав эти строки, можно увидеть такую картину: усталый поэт бредет летним днем по тропинке, вглядываясь вдаль. И вот, остановившись у чужого плетня передохнуть, случайно бросает под ноги взгляд. А там — маленькие незатейливые цветы пастушьей сумки, они будто давно ожидают этой встречи. А он чуть было не прошел мимоѕ Что родилось в этот миг в сердце поэта: радость, восторг, сострадание? Как часто мы всматриваемся вдаль в поисках чего-то значительного, а истинная красота может быть скромной, она может быть совсем рядом, у наших ног, и принять облик трогательных цветов пастушьей сумки. Нужно только, как предупреждает поэт, «внимательно вглядеться».

Цветы

Цветы всегда занимали важное место в жизни японцев. Цветок сакуры они избрали своим национальным символом, хризантема всегда напоминала им об императорском величии, а полевая гвоздика олицетворяла хрупкую, но стойкую японскую женщину. Мастерство аранжировки цветов они возвели в ранг настоящего искусства, которое получило название икебана или кадо — «путь цветка».

Цветочные композиции с давних времен выставляются в алтарях буддийских храмов и в домашних священных нишах токонома. Ведь сам Будда, согласно преданиям, передал знания своим ученикам с помощью одного лишь цветка, не прибегая к словам. «Один цветок лучше, чем сто, передает цветочность цветка» — для японца это не игра слов, а абсолютная истина. Какой-нибудь один цветок садового клематиса в старинной бронзовой вазе непременно тронет его сердце удивительным пересечением мгновенного и вечного в круговороте вещей: жизнь цветка, вмещающаяся в одно мгновение, и ваза, повидавшая много на своем веку, для которой и наша жизнь не дольше жизни цветка. Любят японцы и яркие пышные цветы, такие как пионы. Только в вазу они, скорее всего, поставят один нераспустившийся шарик бутона, и сердце их будет переполнять радостное предчувствие: наблюдая, как раскрывается один лепесток за другим, они становятся соучастниками великого откровения природы.

Сезонные праздники

Сезоны любования первым снегом, полной луной, цветением сливы или азалии, первыми ночными светлячками — неотъемлемая часть культуры Японии; как и традиционные искусства, на протяжении веков они воспитывали в людях внимание к течению жизни природы, умение видеть и восторгаться прекрасным в самых малых ее формах. Многим из этих явлений посвящены традиционные праздники — мацури, в переводе это слово означает «служение» или «почитание».

А такие события, как любование цветущей сакурой или алыми листьями кленов, получили в Японии названия хана-гари и момидзи-гари, где гари можно перевести как «охота». Все, что происходит в это время, на самом деле похоже на охоту. Национальное телевидение вещает о фронте движения цветения сакуры, и в самый пик сезона толпы людей направляются в знаменитые сады и парки, чтобы под цветущими деревьями провести ночь в веселой и шумной компании. А осенью те же толпы стоят в очередях у ворот храмов, чтобы полюбоваться при свете луны пылающей кленовой листвой в отражении глади пруда. Такое поведение часто вызывает недоумение и непонимание у иностранцев: не лучше ли полюбоваться цветами в тишине и одиночестве собственного сада? Но ключом к пониманию такой «странной» традиции может стать, как писал Кавабата Ясунари, одна поэтическая фраза: «Никогда так не думаешь о друге, как глядя на снег, луну или цветы». В эти удивительные мгновения встречи с прекрасным в сердце человека рождаются столь же красивые и высокие чувства, и он испытывает потребность поделиться ими со всем миром и ощутить себя его неотъемлемой частью.

Чайная церемония

В основе искусства чайной церемонии нетрудно увидеть все ту же устойчивую потребность японцев поделиться своим внутренним состоянием, переживаемым в определенное время года. Такое обыденное, казалось бы, действие, как совместная трапеза и чаепитие друзей, в Японии несколько веков назад превратилось в высокое искусство, во многом близкое традиционной поэзии. Только вместо поэта и читателя здесь выступают хозяин и гости, а диалог свой они ведут на особом языке — языке вещей. Еще задолго до чайного действа хозяин продумывает и выбирает подходящую для этого случая утварь, свиток, цветы, благовония. Каждая деталь важна и играет свою маленькую роль в происходящем. Гости же во время встречи должны быть предельно внимательны и сконцентрированы на том, что происходит в это мгновение. Вглядываясь в окружающие их предметы, они стараются уловить то настроение и те чувства, которые пытается передать им хозяин. Умение правильно находить и подбирать вещи в чайном искусстве достигается благодаря глубоким знаниям и многолетней практике. Но если все удается, то тут, как говорят чайные мастера, начинают происходить настоящие чудеса: чайная комната, свиток, кипящий котел, чайные чашки — все вещи вокруг словно оживают, обретают новую жизнь и иное значение. Крошечное мгновение становится незабываемым событием для всех участников чайного действа, которые вместе создали и испытали удивительное состояние гармонии и единения со всем окружающим миром.

***

«Всякое изящное искусство подчиняется естеству и дружит с четырьмя временами года. Коль скоро ты видишь, то не можешь не видеть цветы, коль скоро ты думаешь, — не можешь не думать о луне. Когда то, что ты видишь, не является цветами, ты все равно что грубый варвар. Когда нет цветов в твоих мыслях, ты подобен дикому зверю» — такую запись оставил однажды в своих путевых дневниках поэт Басё. Если вспомнить, что в японской культуре цветок почти всегда олицетворял душу, живое сердце природы, а луна всегда привлекала взоры японцев своим чистым светом, то эти поэтические строки приоткроют и свою философскую глубину, — Человек начинался тогда, когда он стремился увидеть во всех вещах и явлениях их сокровенную суть и когда в мыслях его поселялся ровный и спокойный свет, подобный свету луны осенью, в самое красивое из ее полнолуний.

Статьи о культуре Японии - Не говоря: «люблю»



Галина Карельштейн

Японская поэтическая традиция, в отличие от западной, не знала культа Прекрасной дамы. В Стране восходящего солнца стало обычаем описывать свои чувства через образы природы, не говорить о них, а только намекать. Лирика человеческих чувств и лирика природы изящно и тонко переплелись друг с другом...

В старинной любовной поэзии Японии не воспевается внешняя красота возлюбленной. Любимая всегда была та, с которой вместе любовались цветами, алыми листьями клена, выпавшим снегом. И если в стихотворении появлялись цветок сливы или вишни, гвоздика, камелия, другие цветы или травы, это была она, любимая. Позже ее образ стал ассоциироваться с жемчужиной и яшмой. А рассказать в стихах о том, что распустились цветы, означало попросить возлюбленную о свидании или признаться, что ждешь ее прихода.

В песнях любви часто встречаются образы трав и раковин с народными названиями: травы скажи-свое-имя, не-забывай, раковина забудь-любовь.

Пусть мой рукав,
Скользя по дну, в воде,
Промокнет весь насквозь,
Я не уйду отсюда
Без этих раковин забудь-любовь!
Накатоми Якамори (VIII век)

Японцы верили, что если найдешь раковины забудь-любовь, то забудешь обо всех своих печалях и о несчастной любви, ведь эти раковины необычайно красивы. А если носить с собой забудь-траву, то позабудешь сердечное горе.

Не найти в японских стихах о любви и имен. Ведь в старину для девушки назвать мужчине свое имя было равносильно согласию на брак. Считалось, что произнесение имени может навлечь несчастья на его обладателя, поэтому, говоря мужчине, как ее зовут, девушка вверяла ему свою судьбу.

Чтобы передать любимой весть о себе, поэт обращался к летящей птице, парящему облаку, плывущему челну. По старинному народному поверью, вздохи возлюбленной превращаются в туман — знак тоски по любимому человеку.

Едва придет осенняя пора,
Как снова мы увидимся с тобою.
Зачем же ты полна такой тоскою,
Что на пути моем
Встает густой туман?

Накатоми Якамори

В самое сердце человека проникает яркое свечение светлячков, которое, подобно праздничной иллюминации, пронизывает ночную тьму в разгар лета и высвечивает любовное томление. Герой «Повести о Гэндзи» принц Хёбуке открывает любимой свои чувства при свете светлячков, которых он предусмотрительно приготовил для создания романтической атмосферы.

Молчит светлячок
О чувствах своих, но в сердце
Яркий огонь.
И сколько ты ни старайся,
Не сможешь его погасить, —

слагает принц стихи. Однако девушка отвергает его ухаживания, отвечая весьма холодно:

Молчат светлячки,
Но тайный огонь их сжигает,
Знаю — они
Чувствовать могут сильнее
Тех, кто умеет петь...

Молчание лучше всякого красноречия, поэтому в поэзии верный возлюбленный уподоблялся светлячку, а ветреник — стрекочущему кузнечику или сверчку.

...Из века в век Япония оставалась верна своим древним традициям. Должно быть, поэтому удивительный мир неповторимых поэтических образов, обращаясь к самым тонким струнам человеческой души, волнует, восхищает и вдохновляет читателя до сих пор.

Статьи о культуре Японии - Любование стихами Басё



Марина Пименова

Басё — это имя давно уже стало символом Японии.

Поэт, философ, монах, мастер, придавший утонченную завершенность жанру хайку. Его стихи — это природа, в которой он видел источник истинной красоты. Это путь от природы к сердцу человека. И еще — это голос его души, души живой, поющей, восторгающейся, печалящейся, страдающей...

По ветру прилетев,
Трепещет на сосульке
Кленовый красный лист.

В Эдо (Токио) Басё был учителем поэзии и жил в маленькой хижине на берегу пруда. Хижину эту, после того как поэт посадил около нее саженцы банановой пальмы, назвали Басё-ан — «Банановая хижина».

Только одни стихи!
Вот все, что в "приют банановый«
Поэту весна принесла.

Он взял себе литературный псевдоним «Живущий в банановой хижине», а позже стал называться просто Басё — «Банановое дерево». Постоянными спутниками его были лишения и трудности, однако жизнь городского бедняка не смущала его, и говорил он об этом даже с оттенком гордости:

А я не хочу скрывать:
Похлебка из вареной ботвы
С перцем — вот мой обед!

Басё с величайшей требовательностью относился к своему творчеству. Стихи его — это плоды не только вдохновения, но и очень большого, напряженного труда. Одному из своих учеников Басё говорил: «Тот человек, который за всю свою жизнь создал всего три-пять превосходных стихотворений, — настоящий поэт. Тот же, кто создал десять, — замечательный мастер».

Поэзия Японии в те годы пришла в упадок. Басё стремился возвысить ее до уровня высокого искусства. Вероятно, решить эту задачу, находясь в четырех стенах, было невозможно. Десять лет с небольшими перерывами странствовал поэт по Японии. Иногда он возвращался в Эдо, где друзья отстроили после пожара его «Банановую хижину». Но вскоре его вновь увлекал ветер странствий. «Человек в пути... обретает мудрость», — записал он однажды в своем дневнике.

Обо всем, с чем встречался в пути, Басё рассказал в прекрасных лирических дневниках «По тропинкам севера», "Письма странствующего поэта«ѕ «Следую путем тех, кто свободен от привязанностей, пытаюсь почувствовать тех, кто знает истинную меру». В память о прекрасном японском поэте XII века Сайгё, которого Басё считал своим учителем, он посетил места, где тот жил в горной хижине, и писал об источнике, воспетом Сайгё:

Роняет росинки — ток-ток —
Источник, как в прежние годы...
Смыть бы мирскую грязь.

Встречаясь в пути с разными людьми, он спешил рассказать об этой радости и разделить ее с другими. «Видите, еще и этим хороша жизнь в пути!» — восклицает поэт. Вот встретил он двух поэтов — отца и сына — и как трогательно пишет об их таланте:

От единого корня растут
И старая и молодая слива.
Обе льют аромат.

...Есть что-то общее между стихами Басё и живописью Японии. Сдержанно, лаконично поэт рисует увиденное. Прочитав стихотворение, останавливаешься и замираешь, сохраняя в душе эту полную гармонии картину. Как живо сегодня воспринимаются стихи, сложенные так давно!.. Можно еще долго и много говорить о замечательном мастере «Банановое дерево». Но остановимся и позволим себе еще и еще раз полюбоваться стихами Басё, как это делают до сих пор в Японии в дни праздников любования: первым снегом, цветением сакуры...

Следуя кисти

Светлана Обухова

Какие только сокровища не хранит женщина в своих шкатулочках и коробочках. И какие только секреты не прячет в глубине своего сердца — чей-то взгляд, чью-то улыбку, необычный сон, радостный смех, а то и горькие слезы, ведь жизнь не всегда похожа на песню!.. И если доверит кому свои секреты, то только бумаге, и будет хранить эти разрозненные листы в самом укромном уголке своей опочивальни — у изголовья...

В твердом изголовье японской кровати иногда устраивали выдвижной ящичек, будто специально предназначенный для того, чтобы прятать в нем от любопытных глаз бумагу, тушь и кисти. В хэйанскую эпоху (IX–XIII века) будто специально сплелось в один узел множество обстоятельств, чтобы смогли появиться на свет жемчужины японской женской прозы. Начать с того, что в средневековой Японии даме полагалось жить затворницей, если только она не была фрейлиной императрицы и не обитала потому в императорском дворце. Университет и школы, созданные по образцу китайских, для нее были закрыты, зато она должна была музицировать, знать наизусть все стихи 20-томной антологии «Кокинсю» («Собрание старых и новых песен»), помнить, кем и когда они написаны, и уметь к случаю сочинить танку. Хорошо начитанная, с тонко развитым эстетическим вкусом, она училась подмечать каждую мелочь, наблюдая жизнь вокруг, а потому, когда в IX веке на основе курсивного иероглифического письма была создана слоговая азбука-кана, японская дама открыла для себя мир лирической прозы...

В уединении своей опочивальни она записывала все, что приходило на ум: все, что только сегодня, а может быть, вчера, или несколько дней назад, или давным-давно растрогало ее сердце. И никакого другого замысла не было у этих заметок, только передать невыразимое очарование неожиданно пришедшей мысли, шутливого диалога императрицы с ее фрейлиной, прощания влюбленных на рассвете, еле слышного голоса флейты, раскрывающегося цветка, короткого изреченияѕ Очарование жизни, каждый миг которой неповторим и тем ценен.

Сад и камень

Сергей Сивков

Идеальный образ Вселенной, место, где тихий голос природы слышен яснее всего, где горсть воды или небольшое дерево могут вызвать в памяти громады гор и половодье рек, где каждый элемент раскрывает свою душу, а все вместе они раскрывают Небесное, где, наконец, человек, останавливаясь в удивлении перед красотой, находит красоту в своем сердце, — таков японский сад. Вряд ли есть что-то прекраснее этого рукотворного гимна природе...

Здесь в одно мгновение можно пережить таинства бесчисленных превращений, и ни одна деталь не появляется здесь случайно. А особенно важны — вода и камни. Японский сад не обходится без камней, без игры света и тени на их неровной поверхности. Внести камни в сад и правильно расположить их — все равно что установить законы Неба на земле. На камни смотрят, их трогают, слушают их музыку. Зная, что в них обитают духи природы, дают им имена: «Бегущий», «Догоняющий», «Летящий»... Камнями выкладывают дорожки в саду — плоские, брошенные в траву на расстоянии друг от друга, они определяют ритм шагов, служат намеком на Путь человека к Божественному в природе и в себе. Низкие, с резьбой на поверхности тяжелого колпака, гармонирующего с гладью вод, каменные фонари освещают ночные чайные церемонии. Являясь вместилищем огня, они воплощают красоту, становятся знаком присутствия божеств и светом на Пути.

Натюрморт на тарелке

Ольга Лебедева

Поднос с едой в Японии часто напоминает обрамление изысканной картины: разнокалиберные мисочки и плошки — это ее образы и сюжеты, а кушанья — разноцветные мазки краски. Вот уж неслучайно японскую кухню называют искусством создания натюрморта на тарелке!

Японские повара всегда стремятся сохранить натуральный вид и вкус продуктов, чтобы даже после приготовления те остались самими собой. И если, как пишет знаток Японии итальянец Фоско Мараини, «китайская еда — это приобщение к человеческому искусству (как получается этот необыкновенный соус? чем были эти странные шарики в первоначальном виде?), если западная еда — это приобщение к человеческой власти (побольше! поплотнее! эти орудия войны — ножи, вилки!), то японская еда — это приобщение к природе (корень есть корень; лист есть лист; рыба есть рыба); а количество отмерено так, чтобы избежать пресыщения и тем самым возможного чувства отвращения».

Очень важно не только то, что человек ест, но и как он ест. И тут японцы проявляют удивительный эстетизм! Изысканно оформленное блюдо благотворно действует на того, кто собирается его съесть. Ведь так приятно сесть за красиво сервированный стол и наслаждаться видом блюд, которые напоминают настоящие произведения искусства, — они повышают настроение и отвлекают от забот! Однако они приглашают не только любоваться ими, но и принять участие в особом творчестве. В японской кухне нет первых и вторых блюд, нет строгих правил, предписывающих, что есть сначала, а что потом, — «можно свободно чередовать глоток супа, горстку риса, щепотку овощей — замечает Ролан Барт, — собирая щепотки, вы сами, таким образом, творите то, что едите».

Упражнение в постоянстве

Ольга Сизова

Терпение, внимательность, сосредоточение, благодаря которым рождается удивительная способность не проходить мимо «маленького» и «незначительного», японцы воспитывают в себе с детства. Развитию этих качеств очень помогает изучение кандзи — иероглифического письма.

Иероглифы — это слова-идеи, слова-образы. Они бывают простые, как, например, иероглифы «солнце», «луна», «гора», «человек», «земля», «сердце». А бывают составные или сложные, которые получаются из нескольких ключей (многие ключи образовались из простых иероглифов), причем каждый ключ вносит свою крупицу значения в обозначаемое сложным иероглифом понятие.

Например, иероглиф «лавр» состоит из иероглифов «дерево» и «юг». На юге растет много деревьев, но сочетание двух этих простых иероглифов указывает только на лавр. А сочетание иероглифов «энергия, дух» и «хранить» означает «чувство». Пришло бы нам в голову, что чувство — это то, что хранит энергию, хранит дух? Скорее, мы бы подумали, что чувство — то, что энергию отдает. У нас даже выражение есть — «излить свои чувства». А какое понятие могут обозначать ключи «речь, слово» и «храм»? Молитва, проповедь, слово, звучащее в храме?.. Оказывается, священное слово в понимании японцев — это «поэзия, стихи»! А вот еще пример — сочетание ключей «сердце» и «около». Если что-то около сердца, значит, это что-то близкое, родное или, может быть, вдохновение, память? Нет! То, что родилось не в сердце, не исходит из сердца, не может быть благим, — сочетание этих ключей означает «грех, зло, плохой». Зная смысл простых иероглифов и ключей, образующих сложный иероглиф, можно приоткрыть загадочные лабиринты японской иероглифики!

Суми-э. Рисунок тушью

Елена Фетисова

Вечное и преходящее, скрытое и явленное едины, одно без другого не существует — так мыслят мир японцы. И как листочек, падающий с дерева, осенью навевает размышления о том, что все не вечно, так и рисунок способен в какой-то миг увести за пределы формы...

Вверх по каменистой тропе, вокруг лежащего валуна, мимо павильонов, укрывшихся у подножия скалы, поднимаются путники. Они направляются к скальному выступу и беседке слева, откуда будут вглядываться в остроконечные пики, встающие над озером.

Этот свиток принадлежит кисти художника Сэссю, с чьим именем связан расцвет монохромной пейзажной живописи суми-э в Японии. Жанр суми-э появился, когда в Стране восходящего солнц распространилось учение буддийской школы чань (по-японски дзен), пришедшей из Китая в конце XII века. Живопись помогала мастеру, следовавшему по пути самосовершенствования, передать тот миг, когда в мельчайших деталях повседневности ему открывалась сокровенная истина бытия. Образы, рожденные в глубине сердца, воплощаясь на бумаге, становились для зрителя направлением в интуитивных откровениях.